В российском лепрозории.
И вот я снова хочу рассказать об одном из участников российского протеста, на этот раз — о Марии Рябиковой. Маша – чемпионка мира по парашютному спорту. В начале 2000-х она стала одним из активистов протеста, дружила с о. Глебом Якуниным, училась в Высшей школе религиозных наук (для меня звучит, как Хогвартс). Машу задерживали несчетное число раз, но она снова и снова выходила на пикеты и митинги. Многие правозащитные мероприятия Маша организует сама, в частности, в конце 2018 года организовала пикеты «ФСБ в ответе за жизнь Мохнаткина!». Мария — один из лидеров движения «Христианское действие». А во время пика эпидемии Covid-19 Маша работала санитаркой в одном из ПНИ.
«Маша – чемпионка мира по парашютному спорту» (фото: открытые источники).
— Маша, многие говорят, что ты герой. Во-первых, ты не побоялась ковида, а во-вторых, сам контингент, с которым тебе приходилось работать – очень специфический…Скажи, что бы ты сказала про тех людей что там были там что — только бабушки?
— Нет, это были совершенно разные люди, разных возрастов. Там были и очень старенькие с какой-нибудь деменцией, — и с разными другими заболеваниями, например, молодые, страдающие тяжелым аутизмом. Которые не разговаривают совсем, живут в своем мире. И поведение бывает у них такое, как, может быть, у первобытных людей. Ну, например, там одна девочка, она скидывала с себя одежду, и персонал иногда даже не очень знал, что делать с такими людьми, которые часто, как дети – «дай, принеси»…Но что удивительно, вот что я заметила: когда человеку пытаешься уделять внимание, например, улыбаться, потом оказывается что он…
— Что, не такой больной?..
— А он вдруг он начинает говорить совершенно неожиданные вещи. Вот я помню, я ухаживала за одним лежачим. Обычно он смотрит куда-то в пространство и говорит что-то свое. А однажды я кормлю его, а он так на меня смотрит и вдруг говорит: «А сама-то ты поела?» То есть я вдруг видела какое-то внимание человеческое. Или, вот, например, человек сидит как дерево, ну, с таким аутизмом тяжелым. Но я заметила, что если постоянно что-то говоришь, то вот одна женщина начала вдруг улыбаться…
—Ну то есть, начинают словно возвращаться к нормальной жизни?
-Ну, я не знаю, насколько, то есть это надо посвятить человеку жизнь, чтобы он вернулся к нормальному существованию…то есть это, очевидно, должны быть близкие люди. Но в общем я сделала вывод, что человек в любом состоянии может как-то реагировать положительно на доброе отношение, на внимание. Мы смотрим поверхностно и не видим, что происходит в нем. Может быть, он понимает и чувствует гораздо больше, чем мы думаем…
— Маша, о ПНИ существует такое мнение, что это какие-то социальные гетто. Что туда попадают люди, которые прежде всего никому не нужны. По разным причинам. И не всегда, действительно, они больные. Но когда уже поживут там год, два, три, четыре, пять, то уже окончательно деградируют. Что бы ты сказала об этом?
— Ну, есть разные люди с разными судьбами. Например, ребенок-аутист, а родители просто вынуждены зарабатывать и не могут оставить одного. Я раньше осуждала такое безоговорочно, но теперь понимаю, что есть разные ситуации. Есть просто да, те, кого не любят, от кого отказались…Я знаю, там в одном ПНИ есть совершенно нормальные ребята рядом с совершенно больными. Ну, они помогают там…
— А как они попадают туда?
— Ну, я знаю, что, например, из детдомов. То есть те, кто плохо учатся, с кем не хочется возиться, кто плохо себя ведет…
—А что насчет их пенсии? Я слышала, что пенсия у таких людей часто идет государству – это расходы как бы на их содержание в ПНИ, там, на питание…А сами они получают, 2 что ли тысячи или в виде сырков там творожных и так далее?…
— Ну, вот про это я не знаю. Про пенсию не могу сказать. Что же касается питания…Там, где я работала, в общем, питание было очень хорошее. Ну есть в общем разные интернаты: есть неплохие, есть совершенно жуткие, есть хорошие, такие, где имеется даже самодеятельность какая-то… Ну, я не работала в разных и не могу сказать про все. И даже больше того, я работала вообще в изоляторе, причем, где была совершенно стрессовая ситуация. Персонал, люди работали в условиях где было в общем в то время очень трудно даже обеспечить какую-то безопасность. Там другие проблемы, профессиональное выгорание, например. То есть психологическая помощь иногда нужна тем, кто там работает. У нас в стране в общем нет культуры отношения к такой категории людей, хотя это зависит от отделения от конкретной ситуации: всё по-разному.
— Маша, вот, особенно в советские годы, когда не было судов… Сейчас, например, хотя бы формально есть суд и человек там может как бы доказать что-то… Вот сейчас карательная психиатрия, которая существовала в советское время, она в общем-то, никуда не делась?
— Да, конечно, сейчас именно такая ситуация что все опять может вернуться, все что было. Ну вот, например, те люди, которые на слуху, ну хотя бы Михаил Косенко. То есть например нередко неврологический диагноз переводят в психиатрически Ну, какой-нибудь нервный тик переводят в шизофрению.
— Да. Как писал Григоренко: врач нашел у него вялотекущую шизофрению, но по каким-то таким не очень явным критериям. При этом она настолько «вяло течет», что заметить ее может только этот врач. Потом Григоренко освидетельствовали где-то в США, что ли и оказалось, что человек здоровый. А врача никто не обследовал…Вот сейчас, на твой взгляд, такое есть, при Путине?
— Да, конечно, существует опасность, что это все может опять вернуться. То есть здесь, как и всегда – чем меньше огласки, тем больше беспредела. Советские традиции они, конечно, никуда не делись. Ну и соответственно, советское понимание нормальности. Когда ненормально все, что…
— Выходит за рамки?
-Ну да. А вот еще если насчет ковида – у меня сложилось такое впечатление: с одной стороны, говорят, что это болезнь чрезвычайно заразна, а с другой – я вот имела все шансы заразиться, но мои тесты всегда показывали результат отрицательный.
— Спасибо большое, Маша Наверное, тебе помогали высшие силы…
Анна Кречетова.
