Анна Кречетова: «О Марине Кен и не только…»
Бывают ситуации, когда так хочется просто промолчать…
Как когда-то: сидишь на уроке и видишь, что указующий перст уже дошел до твоей фамилии в журнале – и на ней оста byновился. Так судьба стучится в дверь… И ты идешь на ватных ногах, как к месту казни… Лихорадочно собираешься с мыслями и тихо несешь у доски что попало. Твои соученики в большинстве дремлют с открытыми глазами. Кто пошустрее – незаметно списывает у соседа по парте домашку и одобрительно посматривает на тебя: давай, давай, главное, не говори, что ты не готова. А то могут вызвать меня. И вообще — отвлекай на себя внимание подольше…
Таким стуком судьбы в мою дверь сегодня стало для меня письмо Марины Кен. Я давно знаю эту замечательную женщину и уважаю ее. Многие из нас слышали, что несколько дней назад Марина и двое её друзей – Евгений Мусин и Али Хантемиров были задержаны за акцию на Невском, где они растянули баннер «Меняй власть, а не Конституцию». После этого я попросила Марину дать мне интервью. Но…прочитав текст, я поняла, что мне совсем не всё хочется в нём публиковать. То есть некоторые моменты хочется просто обойти молчанием.
А вся проблема в том, что одним из защитников этих активистов был Динар Идрисов. Просто выбросить упоминание о нём я сейчас, естественно, не могу.
И поэтому мне придется, видимо, сказать, что я об этом обо всём думаю. Но я сейчас даже не думаю. Я — чувствую. И главное чувство мое – боль. За всех участников этой истории. Поначалу – боль за тех, кому сильнее досталось. А сейчас уже – боль за всех, за каждого из них.
Я их никого практически и не знаю – в основном с чужих слов. А говорят о них в общем-то всё по-разному. И хорошее, и плохое. Ольгу Евгеньевну я видела только на фото – красивая женщина с грустным лицом. Динара я видела один раз в жизни: на похоронах Сергея Евгеньевича. Больше ничего своего я лично сказать о них сейчас не могу. Лучше знаю Алексея Федярова. Он преподавал у нас в ШОЗ вместе со всеми любимым Сергеем Шаровым-Делоне. У меня Алексей оставил впечатление интересного успешного человека с чувством юмора. Абсолютно никаких оценок я никому из них давать не могу – поскольку, как практически и все, не располагаю никакими фактами.
НО!! Чувство боли уменьшить нельзя. И я хочу сказать всем. Всем-всем — не только им.
В правозащитное движение приходят разные люди. С разными, иногда трудными судьбами. Приходят те, кто были ТАМ. Те, кто не был, но не боится оказаться ТАМ. Но все – все правозащитники без исключения — стоят на краю пропасти, и, по мере сил и возможностей, отталкивают от этой пропасти страну, народ, который валится и падает в эту жуткую бездну. Кому будет лучше, если сами правозащитники вдруг начнут толкать друг друга к краю этой страшной бездны? Я думаю, что понятно, — кому.
Каждый из правозащитников – каким бы успешным он ни казался – однажды пьет свою горькую чашу. И вот сейчас эту чашу испили Ольга, Динар, Алексей. А ведь эту горькую чашу не дай Бог испить НИКОМУ и НИКОГДА.
Сын Ольги Евгеньевны пишет, что думал о самоубийстве. Но выступив с такими разоблачениями, разве мог он не понимать, что и его мама тоже может дойти до таких же мыслей? И будет ли от этого кому-то лучше?
Давайте оставаться людьми.
Эта горькая, почти смертная чаша – и есть назначенная свыше плата за ту правозащитную работу – маленькую или большую – которую по мере сил и возможностей старается вести каждый из нас.
И поэтому я хочу сказать: пожалуйста, оставьте взаимную ненависть. На нас смотрит весь мир. Давайте видеть положительное друг в друге. Мы – разные. Мы не черные или белые. Но каждый в разных ситуациях может быть и черным, и белым. Так давайте мы будем стараться делать так, чтобы люди поворачивались к нам своей лучшей стороной, раскрывались с хорошей стороны. Десятилетиями правозащитник был образцом культуры, взаимоотношений с людьми, интеллигентности. И разве мало сейчас среди нас именно таких людей? Кто-то из этих людей тоже пил или пьет сейчас свою горькую чашу.
Юлия Галямина, Лев Рубинштейн, Юлий Рыбаков, Александр Подрабинек, Виктор Шендерович, Андрей Збарский, Ильдар Дадин, Ольга Мазурова.
Давайте мы все будем на них равняться. И будем хотя бы немного жалеть и беречь друг друга. Давайте будем нести друг другу и всему миру позитив. И ещё. Я понимаю, как сейчас невыносимо трудно каждому из участников этой ужасно грустной истории. У них опускаются руки. Им кажется: все, жизнь кончена. Но здесь, пожалуй, надо просто вспомнить, зачем мы пришли в правозащитную среду. Конечно, по разным причинам сюда приходят люди. Кто-то — срубить капусты. Кто-то — несколько раз попасть под задержание, собрать кейс на политубежище. Уехать – и жить подальше от этой страшной для него земли. Кто-то – чтобы изменить что-то здесь и сейчас. Власть, структуру власти, систему выборов. А кто-то просто видит перед собою лица – замученных, избитых и обколотых, лишенных всех прав и возможности общения с внешним миром. Тех, чьи задавленные стоны никогда не выйдут наружу – ибо люди находятся ТАМ, чтобы умирать – и ничто, что там происходит, не должно выйти наружу НИКОГДА. И вот если перед Вами встанут эти лица – я уверена – Вы не опустите руки. Вы стисните зубы и пойдете ВПЕРЕД. Вперед и вперед.
Ну, а теперь – интервью с Мариной.
Марина Кен, Евгений Мусин и Али Хантимиров с баннером на Невском проспекте (фото: открытые источники).
— Марина, расскажите, пожалуйста, что вы такое сделали, за что Вам дали 10 суток ареста?
— 16 июля Евгений Мусин, Али Хантимиров и я вышли на Невский проспект рядом с метро Маяковская и растянули на пешеходном переходе баннер с надписью «Меняй власть, а не Конституцию». С места проведения акции мы все благополучно добрались домой — и стали ждать результатов своего творчества.
И они не замедлили себя ждать. В тот же день к моему дому и дому Евгения Мусина были приставлены наряды полиции. Они стояли под дверью весь день 17 июля, а ближе к ночи, после 22 часов, начали колотить в двери, а в квартире Мусина ещё и отключили электричество, пользуясь тем, что доступ к щитку находится на общей площадке.
-Как происходило Ваше задержание?
— Посовещавшись, ближе к часу ночи уже 18 июля мы приняли решение выйти под задержание (дозор продолжал дежурить у дверей наших квартир и около парадных), после чего были доставлены в 28 отдел полиции, куда прибыли также наши защитники. В дежурную часть нас не заводили и дали выйти на улицу, подтвердив, что мы не задержаны и можем идти, однако выйти за территорию, прилегающую к отделу, тоже выйти не давали. В 4 часа 25 минут утра мы «были задержаны» и заведены в дежурную часть.
— Да, что-то запредельное. Как с Вами обращались в дальнейшем?
— Защитников долго не допускали, не давая им возможности оказать нам юридическую помощь. Протоколы составлялись со множеством нарушений, не говоря уже о незаконности предшествовавших задержанию оперативно-розыскных мероприятий.
-В каких условиях Вы находились?
— Об этом можно сказать многое. Скажем, состояние санузла этого 28 отдела вызывает оторопь, сами сотрудники им не пользуются и, похоже, никто не убирает там годами, а, судя по конструкции отхожего места типа «дырка в полу», может и десятилетиями. Слой грязи на обуви после посещения этого места не вызывает ничего, кроме гордости за правоохранительные органы. Утром 21 июля меня доставили в спецприёмник.
В спецприёмнике мне предоставили в соответствии с моим заявлением отдельную камеру. Камера чистая и светлая, там недавно делали ремонт, это сглаживало угнетающее воздействие интерьера – все приварено к стенам полу, глазок и кормушка на бронированной двери, решетки на окнах и сам факт изоляции, и если бы не слишком узкие нары и убитый матрас, то пребывание там могло бы не приносить физического дискомфорта. Строгого распорядка в спецприёмнике нет, между приемами пищи, прогулкой и душем можно заниматься своими делами.
Друзья приносили нам передачки десять раз, то есть ни похудеть, ни проверить, насколько местное питание достаточно само по себе, к счастью, не получилось. В душ и на часовую прогулку можно было ходить каждый день. Также каждый день можно было ходить в библиотеку.
— Была ли у Вас постель или Вы проводили ночь на некоей незабываемой скамеечке в КПЗ, как однажды провела её я?
— Постельное белье можно было менять каждую субботу. Чтобы постирать вещи, можно было попросить тазик и стирать прямо в камере (раковина и унитаз отгорожены бетонным уголком-ширмой, к раковине подведена холодная и горячая вода). Ежедневная уборка помещения прописана в распорядке дня. За этим никто не следит, но в условиях изоляции и ограничения в передвижении, это хорошее ежедневное средство от гиподинамии. Прогулки — в вольере размером примерно 30 кв. м, где под ногами асфальт, а со всех сторон железные листы и прутья.
— Каким был Ваш настрой, сохраняли ли Вы бодрость?
— Неприятным сюрпризом было появление в день моего освобождения участкового капитана полиции, который в 7 часов утра заявился вручить мне повестку на «оформление протоколов об административном задержании» за 1 и 15 февраля 2020 года. К сожалению, у меня не хватило в это время суток собранности, чтобы отказаться подписывать филькину грамоту, в которой они приглашают меня оформить протоколы по ч. 5 ст. 20.2, а дежурный по этажу отказался предоставить мне телефон для связи с защитником под предлогом того, что телефон выдается только после 9 часов. Ещё одно нарушение моих прав заключалось в том, что время моего постановления было интерпретировано отчасти произвольно.
И ещё, как всегда, Марина беспокоится не о себе, а о других:
-Проблемы, которые напрямую не связаны с моим пребыванием в спецприёмнике – это нахождение там иностранных граждан, «нарушивших» режим пребывания в РФ. Некоторые из них «досиживают» таким образом уже по полгода и больше только потому, что из-за «карантина» закрыты границы. Это чудовищное нарушение прав человека государством. Сотрудники и руководство спецприёмника относятся с сочувствием и пониманием к этим людям, но ничего сами сделать не могут – эти люди находятся там по решению суда, и вся дополнительная никому не нужная нагрузка ложится на спецприёмник тоже по решению суда.
Большое спасибо Марине за интересное интервью!
Анна Кречетова.
