Ингушский процесс – репетиция политического террора
Уже более двух лет — с 3 апреля 2019 года — лидеры гражданского общества Ингушетии находятся под стражей из-за обвинений в организации массовых беспорядков и насилии в отношении представителей власти. Я, Лев Пономарев, вошел в «ингушское дело» в качестве защитника одного из обвиняемых, Чемурзиева Бараха Ахметовича — кандидата экономических наук, председателя ОД “Опора Ингушетии”, члена президиума Всемирного конгресса ингушского народа. Всё это служит подтверждением того, что Барах — человек ответственный, уважаемый и образованный.
Как защитник я участвовал в процессе дважды. На опросе засекреченных свидетелей обвинения из числа сотрудников Росгвардии, принимавших участие в попытке разгона акции 27 марта, меня поразило, что ни один из них не сказал, что каким-либо пострадал от действий сидящих за решеткой. Кроме того, сами свидетели сказали: старейшины призывали прекратить столкновения молодежи и силовиков. Фактически, показания свидетелей обвинения доказывают, что подсудимые не совершали инкриминируемого преступления.
На заседании Ставропольского краевого суда рассматривалась апелляционная жалоба по вопросу изменению меры пресечения. Мой подзащитный выступил с очень яркой речью. Привожу её ниже — добавить нечего. В ней красочно описана ангажированность процесса, который возможен только в условиях абсолютного пренебрежения правом. Предлагаю вам прочитать речь и лично убедиться в том, что лидеров гражданского общества Ингушетии, фактически, судят за подачу заявки на проведение митинга, за попытку реализации права, предусмотренного статьёй 31 Конституции РФ.
Мне предъявлено обвинение: ч. 2 ст. 318, ч. 3 ст. 33 («Организация насилия, опасного для жизни или здоровья представителей власти в связи с исполнением ими должностных обязанностей», до 10 лет лишения свободы) и ч. 2 ст. 282.1 («Участие в экстремистском сообществе» до 6 лет лишения свободы).
Мне очень хотелось бы, чтобы в деле были настоящие доказательства. В известном Постановлении Пленума Верховного Суда РФ говорится: «Суд, избирая меру пресечения, не рассматривает вопросы виновности либо невиновности лиц, тем не менее, он должен обращать внимание на обоснованность обвинения». Обоснованность обвинения должна подтверждаться доказательствами, а доказательства, в соответствии с УПК РФ, должны быть относимыми и допустимыми. Так вот, исследуя 120 томов материалов дела, исследуя доказательства обвинения, я не обнаружил ни одного доказательства, соответствующего этим критериям. Ни одно доказательство не подтверждает ни факт осуществления мною насилия в отношении 67 сотрудников Росгвардии, ни создание экстремистской организации и участие в её деятельности.
В деле много различных справок, но нет документов, которые бы касались именно тех составов преступлений, в отношении которых нас обвиняют. Разумеется, у нас возникает вопрос: если нет доказательств, то на каком основании нас более двух лет содержат под стражей, избирают в отношении нас меру пресечения?
Давайте вместе обратимся к материалам дела. Я, значит, якобы состою в организованной группе, в целях повышения эффективности её преступной деятельности между членами распределены роли. Открываем дело и читаем, каким образом конкретизированы мои обязанности. Так вот, товарищи правозащитники, обратите внимание: «Чемурзиев, являясь руководителем общественного движения в Ингушетии, обеспечивал взаимодействие по организации проведения массовых мероприятий и митингов органами власти». То есть в нашем «преступном плане» я отвечаю не за противодействие власти, а за взаимодействие с нею. Видите, как они со мной взаимодействовали? Разве после выдачи мне разрешений они не должны здесь тоже находиться? То есть, те чиновники, которые давали разрешения — мои подельники?
Итак, «взаимодействие с властью обеспечивал» — это является частью экстремистской деятельности. Далее, что ещё я делал: я осуществлял, значит, ведение активной деятельностью по дискредитации в обществе действующей политической власти. Дискредитация — это у нас заимствовано из английского языка. “Credit” переводится как доверие, а приставка “dis” предполагает отсутствие доверия. Будучи простым человеком, я не могу дискредитировать власть, сделать это могут лишь её представители. Судебную власть может дискредитировать только судья. Вот если, например, в отношении нас вынесут неправосудный приговор, то это вы дискредитируете власть, а не я. Если, например, сюда, в зал, войдет судья, извините меня — я просто так, гипотетически говорю, — в обнаженном виде, у него из одежды будут только носки, и я сделаю ему замечание, то не я его дискредитирую — он дискредитирует себя сам. Я же просто указал ему на это.
Я понимаю, что у следствия были большие проблемы. Они хотели написать, что я критиковал власть, но за критику власти у нас пока не обвиняют по двум тяжким преступлениям, не привлекают к уголовной ответственности, не содержат более двух лет под стражей, поэтому им пришлось какой-то другой термин, и выбрали они дискредитацию.
Я выпускал видеоролики, рассказывал о том, что нынешний замминистра обороны Евкуров создал 44 тысячи фиктивных рабочих мест, и приводил эти цифры, ссылаясь, в том числе, на подписанное прокурором Васильченко письмо. То есть, я просто взял письмо Васильченко и зачитал его в интернете.
Когда я говорил о нецелевом использовании 3 700 000 000 рублей, я руководствовался письмом из Министерства финансов Российской Федерации. Я просто взял письмо и прочитал его, озвучил и разъяснил мнения, потому что у меня есть соответствующее экономическое и юридическое образование. Это не дискредитация, и даже не критика. Это я выполняю долг гражданина, который, как написано в Конституции РФ, имеет право получать любую информацию и распространять ее всеми доступными способами. Я это и осуществлял, это моя обязанность — доносить и гражданам, и власти о крупных преступлениях, совершенных высшими должностными лицами.
И это считается моей ролью в “преступном сообществе”. Сторона обвинения инкриминирует мне использование созданного мною общественного движения для получения документов, разрешений, санкционирующих проведение официального протестного мероприятия.
Следующий вид моего участия: 14 марта, выполняя преступные указания господина Ужахова и господина Барахоева, я обратился к правительству Республики Ингушетия и в соответствии с 54 федеральным законом подал заявку о проведении митинга. И это, по мнению стороны обвинения, — преступление. Возможно, по утверждению Управления генеральной прокуратуры по Северо-Кавказскому округу, потому что наш округ — специальный, в нём живут специальные люди. Ведь в Москве, или в Петербурге, или в Хабаровске это, в принципе, законное действие. Может быть, существует какой-то дополнительный к 54-ФЗ документ, секретный протокол о том, что если житель Ингушетии подает заявку о проведении митинга – это преступление. Но его должны были где-то опубликовать, донести до нас. Вот о чем в этом обвинительном заключении из 11 тысяч листов я не нашел ни слова.
Вы должны обосновать это всё, у вас лежат документы, в этих документах должны быть какие-то доказательства, которые показывают, что я действительно совершил какие-то преступления экстремистской направленности, что я действительно организовал насилие в отношении 67 сотрудников Росгвардии, но этого нет в этих документах. Есть документы о том, что я пересекал границу Грузии, но меня никто даже не спрашивал, зачем я это делал. Ну спросите, и я расскажу, зачем: я ездил кататься на горных лыжах, потому что грузинский курорт находится от Ингушетии на расстоянии 60 километров, а Эльбрус от нас находится на расстоянии 200 километров. И чтобы попасть в Грузию, на этот курорт, мне надо проехать 1 контрольный пункт, а чтобы попасть на Эльбрус, я должен проехать 5 контрольно-пропускных пунктов. Поэтому мне было проще ездить кататься на лыжах туда, я и ездил. Но почему-то сторона обвинения нагоняет тень на плетень и говорит: «Он три раза пересекал границу Грузии».
Если бы я туда ездил за деньгами из Госдепа, это было бы преступлением. Но, к сожалению для России, я там не забирал деньги, а оставлял то, что заработал здесь. Поэтому мне хотелось бы знать, если вы продлеваете меру пресечения, то в чем меня обвиняют?
Вот суть обвинительного заключения, господа судьи, прокуроры. Прокурор Генеральной прокуратуры, покажите, в чем я виноват? Покажите то, чего здесь нет.
Спасибо большое за внимание.
