«Ломали позвоночник в ИК-4». Русская тюрьма Сергея Мохнаткина

Первый раз Сергея Мохнаткина осудили в 2010 году. Он получил два c половиной года колонии-поселения по делу о нападении на милиционера (статья 318 УК) во время акции «Стратегия-31» на Триумфальной площади в Москве. Очевидцы тогда заявляли, что Мохнаткин не нападал умышленно на людей в погонах, а просто вступился за женщину, которую жестко задерживали. В апреле 2012-го он был помилован указом президента Дмитрия Медведева. Спустя три года Мохнаткин вновь оказался на Триумфальной площади 31 декабря. История повторилась.

Попытка заступиться за гражданских активистов, которые развернули плакат, закончилась рукопашной с полковником ОМОНа. В итоге четыре с половиной года заключения плюс новые уголовные дела, возбужденные уже в колонии. В декабре 2018-го Сергей Мохнаткин вышел на свободу, но ему опять грозит тюрьма.

​–​ Что такое русская тюрьма?

– Русская тюрьма – это смесь беспредела с каким-то макиавеллевским самоутверждением сотрудников ФСИН, основанным на унижении осужденных. У многих это личная инициатива – обязательно унизить. Если заключенный по своему характеру и поведению не похож на быдло и имеет чувство собственного достоинства, в русской тюрьме это вызывает громаднейшую злобу. Без всяких послаблений с попаданием в ШИЗО и ПКТ (штрафной изолятор и помещение камерного типа. – РС).

–​ Вам в 2014 году дали в общей сложности пять лет?

– Мне дали 4,5 года колонии строгого режима за якобы избиение полицейского при задержании на акции «Стратегия-31».

–​ Но в хронике видно, как вы схватились с полковником Сергеем Шориным.

– Когда я приехал на Триумфальную, всех уже посадили и увезли. Полицейские стояли в сторонке. В этот момент ребята попытались развернуть плакат. Меня возмутило, что омоновцы без предупреждения скрутили молодежь. Я пошел к начальнику этой группы с ксивой спецкора газеты «За права человека»: с какой стати, без предупреждения, в нарушение приказа министра внутренних дел хватают людей? В ответ он меня назвал провокатором. Я спросил его фамилию, сам представился, и вдруг он напал на меня, заехал слегка. Меня это возмутило, я сопротивлялся, меня потащил в автозак лично сам полковник. Позже я узнал его фамилию – Сергей Шорин. По дороге меня придушили и в автозаке сильно избили.

–​ В колонии вы также были возмутителем порядка?

– Избивали меня за то, что я отказывался выполнять незаконные требования. Они отлично знают, что нельзя переводить осужденного из колонии обратно в СИЗО. Это нарушение приговора. Меня переводили в отсутствие судьи, его подпись была подделана. Я попытался возражать: «Ваши незаконные действия. Зачем? Хватит уже». Меня все равно скрутили, так отмочалили, что сломали позвоночник.

​–​ Зачем хотели из колонии перевести в СИЗО?

– Было возбуждено против меня уголовное дело (в 2016-м Мохнаткин получил 11 месяцев за оскорбление начальника отряда колонии. – РС). Меня с ним не ознакомили, что обязательно по УПК, и передали в суд. Нужды меня переводить не было, там есть видео-конференц-связь. Для всех осужденных она используется. В СИЗО обратно не выводят. Но для меня решили сделать исключение.

–​ Когда это произошло?

– Четвертого марта 2016 года. Мне сломали позвоночник. Несколько сотрудников попинали хорошенько на полу, а один здоровый (килограммов сто) коленом рухнул на спину, на поясницу – я сразу почувствовал перелом. Боль сильная. Лучше все-таки руки ломать или ноги, чем позвоночник. Даже мечтал сознание потерять, пока он этим коленом на моем уже переломанном позвоночнике стоял.

–​ Если бы согласились поехать в СИЗО, уберегли бы позвоночник?

– Беспредел надоедает. Думал, применят силу, но не предполагал, что меня так испинают и сломают позвоночник. Такое озлобление и такие последствия…

–​ Чем закончилась эта история?

– Меня закинули со сломанным позвоночником, как мешок с костями, в автозак, перевезли в СИЗО. Там отказались оказывать медицинскую помощь, вызывать скорую. Я кричал: «Сделайте рентген, чтобы не было – симулянт или не симулянт». Его сделали много позже. Попытались, в том числе судмедэксперт, скрыть дату перелома и обстоятельства. Сейчас приходится по этому вопросу работать.

–​ Фамилии, имена, должности, звания этих людей вы знаете?

– Там были сотрудники Веселков, Араксин, начальник колонии Зинин, исполнял обязанности в это время Большаков, зам по безопасности. Ответственность должен нести он, как начальник колонии, «хозяйка», как называют заключенные, или «хозяин». Все делается по указке начальника.

–​ Но бил не начальник, а другие люди?

– Я вам назвал несколько фамилий – это те, которые конкретно пинали на полу и ломали позвоночник в ИК-4. Я вообще не мог стоять на ногах, меня переносили в камеру. Заключенные заставили администрацию вызвать скорую помощь.

– Это единственный раз, когда вас избили?

– Сломанный позвоночник не стал индульгенцией для того, чтобы меня не «мочили» снова. В ИК-21, куда меня перевели –поселок Икса Плесецкого района, – ко мне неоднократно прикладывали руки и ноги. Плесецкий район, Мирный, Архангельская область.

–​ В зоне воспринимали вас как уголовника или как политзаключенного?

– Сотрудники колонии – как очень плохого уголовника из-за моих политических устремлений. Для них «политический» хуже любых других уголовников – тех, которые и по 10, и 20 лет сидят. Политический – особое пятно. Если вы попадаете с убийством, вы можете быть чуть ли не другом администрации. Вы же не сотрудника полиции убили, не государственного служащего. Здесь сразу разбираются, независимо от существа дела. Статья – твое клеймо. «Ах, ты на наших товарищей полез, значит, и на нас можешь таким образом…» По этой статье ты враг сотрудников, враг администрации.

–​ Прессовали часто?

– Каждый день. Линейка различная: от минус бесконечности до плюс бесконечности. Придирок много. У нас закон и практика так построены, что их всегда можно повернуть против осужденного, если он не понравился. Даже без рукоприкладства могут просто замучить. Психика человека не железная. Это оскорбления, глумление, еще не просто со злобой и ненавистью, а творчески – даже сам до такого не додумаешься.

–​ Как складывались отношения с уголовниками?

– Есть заключенные, которые больше, чем сами власти, ненавидят тех, кто против власти выступает. Бывают и пропутинские. Есть те, которые, в какой-то степени завидуют, если знают, что у тебя есть общественная поддержка. Есть люди, которые подходят и консультируются: «Это объясни, то объясни…» Воспринимали как человека, который может что-то подсказать в их ситуации.

–​ Общего знаменателя нет?

– Помню воспоминания Владимира Буковского. Он рассказывал, что, когда один из заключенных наехал на него, как на диссидента, и пытался его прессовать: «Ах, ты против нашей родной советской власти!», ведь многие заключенные ее поддерживали… Авторитетный заключенный услышал и сказал тому зэку, который, будем говорить, нападал на Буковского: «Ты сидишь за свое, а он сидит за чужое».

​–​ Как вам удалось избежать конфликтов с настоящими уголовниками?

– Я не лезу со своим уставом в чужой монастырь. Когда первый раз сел, мне хотелось все это боком пройти. Там есть законы (я не сидел до этого, но я знаю, что есть законы), я их не собираюсь нарушать, я вообще хочу пораньше выйти. С другой стороны, я недруг администрации, какой бы она ни была. Может быть, такая позиция позволяла не иметь каких-то серьезных конфликтов с зэками. Хотя я говорю, что какие-то ненавистники к правозащитникам конкретно (видимо, у меня все равно был такой имидж) были и среди заключенных и сотрудников, которые тебя реально готовы разорвать.

–​ За что?

– Ты против Путина – ты против российской власти. Таких много. Причем они совершенно немотивированно эту ненависть на тебя выражают.

– В чем это выражается?

– Не успеешь к начальнику прийти с просьбой – он начинает «за политику», что-то про Немцова, якобы тот прилипал к кормушке. Я Немцову рассказывал – он улыбался. Единственный не ворующий вице-премьер был в ельцинском правительстве, а тот: «К кормушке рвется, к государственным деньгам». Потом оказалось, начальник на двух должностях: он еще и эфэсбэшник, в прошлом гэбэшник. Из него просто перло в ИК-4 Тверской области. В Архангельской области, в ИК-21, там был неплохой врач в больнице, но он готов был разорвать оппозиционеров. Если бы к нему Навальный попал, он бы его точно убил. Он ненавидит немотивированно, как фанатик.

–​ Политические дискуссии вы там не разводили?

– Зачем провоцировать? Если мне какие-то вопросы задавали те же заключенные, иногда и сотрудники, отвечаешь на них спокойно.

–​ Сколько вы отсидели по первому сроку?

– Два года и три месяца, срок был два с половиной года. Помиловал 24 апреля 2012 года Дмитрий Медведев. Я был первый зэк, который был помилован без признания вины, вторым был Ходорковский.

– Как вы попали за решетку?

– 2009 год, 31 декабря. Триумфальная площадь. Заступился за женщину. Провел ночь в Тверском ОВД до четырех утра, потом попал в СИЗО. 318-я статья. Стандарт для многих правозащитников. Гарри Каспарова хотели по этому же эпизоду посадить, будто бы полицейскому откусил что-то. Это статья «применение насилия к государственному служащему во время исполнения им служебных обязанностей». И первый, и второй раз – одна и та же статья.

– Акция «Стратегия-31», на которую выходил со своими соратниками лидер национал-большевиков Лимонов?

– Не только Лимонов. Это была акция общедемократического характера – по соблюдению Конституции, приезжала на Триумфальную площадь и Людмила Михайловна Алексеева. Акция в защиту митингов, свободы слова и в защиту совести.

– Обе статьи – драка и применение вами силы против людей в погонах. Нельзя было немножко придержать себя?

– Я так не думал и не думаю. Хотя во второй раз я приехал на Триумфальную площадь не как активист, а как правозащитник. По «Болотному делу» у меня были все документы. Я искал свидетелей для своего подзащитного Сергея Кривова, который был жестоко избит. Ему тоже прицепили 318-ю, как и практически всем остальным по «Болотному делу», либо 212-ю – «Массовые беспорядки». Ну, вот, дорого обошлась попытка взять интервью у начальника группы разгона.

–​ Зачем вы ходите на протестные акции?

– Стыдно сидеть дома. Независимо от того, меняется в стране ситуация или не меняется. Скажу прямо: поведение властей, полиции на площадях вызывает просто-напросто ненависть. Не переношу, когда власть вместо того, чтобы охранять людей, лупит их. Одно дело, когда преступник, хулиган, вор совершает преступление. Может быть, профессия такая. Они всегда были и, наверное, останутся. Совсем другое, когда власть «мочит» наиболее честных и порядочных людей, – это вызывает настоящую ненависть.

– Каким был ваш самый худший день в колонии?

– Худший – когда тебя оскорбляют, когда ломают позвоночник или опрыскивают камеру из окошка снаружи или через форточку – и она превращается газовую камеру. Ну, и когда ты сидишь в «одиночке».

–​ Приведите пример.

– У меня рядышком осужденный был. 111-я статья. Он незаконно был осужден. У него ноги нет. И один осужденный ему приносил из столовой пищу, а потом отказался. Я говорю: «Я все равно хожу. Давай буду тебе носить». Вот я пищу ему носил. У него было даже официальное письменное разрешение администрации на вынос пищи для него другим осужденным. Мне за это выговор дали. Замполит меня поймал. Я говорю: «Я не могу возвращать. Это не мое. Я сам не ем. Мне надо принести. Ему положено». В принципе, я помогал администрации. Это она обязана носить, у нее прописано. Все, я получил выговор, и я его так и не сумел снять.

–​ Самый лучший день?

– Когда ко мне приезжали такие люди, как Карина Москаленко. Она сама взялась за мою защиту. Когда посещал меня отец Григорий, Михнов-Войтенко. Эти визиты как елей на душу. Любое человеческое общение очень ценно, когда ты видишь, будем уж так говорить, нормальное лицо, которое не под прессом, не зэки, не сотрудники, а просто нормальные, порядочные, развитые во всех отношениях люди.

–​ Как выстраивать отношения с уголовниками? Как вести себя в камере?

– Самое главное – спокойствие и быть внимательным к сокамерникам. Четко контролировать, что там происходит, понимать и разбираться в этом. Не давать возможность провоцировать тебя со стороны сотрудников. Может дорого обойтись. Предчувствовать опасность. Вот у нас многие погибли, в том числе «политические» и «экономические» заключенные. Пшеничный, например. Страшная смерть. Его изнасиловали и задушили (56-летний предприниматель Валерий Пшеничный умер 5 февраля 2018 года в СИЗО-4 в Санкт-Петербурге. – РС).

– У вас свои понятия добра и зла, у настоящих уголовников свои. Нет ли идеологических конфликтов на этой почве?

– Элемент справедливости и разумности в традиционных «зэковских» законах существуют. Например, не приветствуется крысятничество. Воровать зэку у своего зэка. Тебе с ними жить и длительное время. Надо находить возможности для нормальных контактов. От них не уйти. Не уединиться.

– Если попытаются вас прессовать?

– Все-таки мои статьи – это не изнасилование и не педофилия. «Положенцы» – в серьезных тюрьмах, они все просчитывают. Бывают ситуации, когда человек садится на много лет типа за изнасилование. На самом деле он к этой девушке вообще не подходил. Сейчас это очень модная репрессивная статья.

– Как понять, где, правда, где ложь?

– В тюрьме трудно врать. Там хорошие психологи. Быстро раскрутят, если будешь обманывать.

– Если обманул?

– Могут быть последствия. От презрения или выговора какого-нибудь со стороны заключенных до истории Емельяненко.

–​ Что за история?

– Помните, боксер Емельяненко? Сел за изнасилование. Я сидел в одной камере с теми, кто его проучил. Он пришел там, пальцем вертит, мол, все вы дерьмо, быдло, а он крутой, чемпион мира. И все. Его быстро научили, как себя вести. Среди заключенных оказался, может быть, не в таком весе, как Емельяненко, но 8 лет занимался единоборствами. Его отделали как сидорову козу. Ломанули так, что он в больнице оказался. Его когда обратно везли из больницы, он увидел одного из тех, кто его проучил, поднял руки и сказал: я все понимаю. С другого конца коридора демонстрировал полную лояльность требованиям заключенных.

– Про вас говорят, что вы человек «без тормозов».

– По-моему, наоборот, у меня неплохие нервы, и я умел управлять собой. Дело не в «тормозах», а в той накопившейся энергии, которая вызвана действиями… Не мною вызвана, не мною сгенерирована. Это беспредел, который у нас все больше и больше устанавливается с 1998 года. Я никогда не любил власть, ни советскую не жаловал, ни ельцинскую, будем так говорить, на разных уровнях. Я по убеждениям, наверное, не менее чем либертарианец. Считаю, что нормальные свободные люди, даже если их немного среди населения, всегда без государства смогут самостоятельно, саморегулированием справиться и с преступностью, и с какими-то другими нарушениями. Сегодня наше государство – генератор беспредела, а не закона.

–​ Кто вы были по профессии до того, как оказались в тюрьме?

– Закончил Ижевский механический институт, специальность – программист. Работал инженером-экономистом. Два года преподавал в университете организацию промышленного производства, потом ушёл в бизнес, трудился на Севере рабочим, мастером и инженером. Это 1980-е годы.

–​ В 1990-е?

– Предпринимательство, внешнеэкономическая деятельность.

–​ Дом, очаг есть?

– Возникли долги, обе квартиры продал. Семьи и детей нет.

–​ Когда вы начали проявлять свою гражданскую активность?

– С нулевых годов ходил на митинги, в суды в поддержку Ходорковского и Лебедева. С 2004 года в Москве. До этого у себя в провинции приходилось защищать людей, своих сотрудников.

–​ Что такое «хороший человек» в колонии?

– Заключенный, который не пытается как-то потрафить администрации, и тот человек, который уважает своих сокамерников. Очень много сидит невиновных людей. Они отбывают свой срок, и к ним нельзя относиться как к преступникам. У нас гребут для галочки, для отчетности совершенно невиновных людей, даже когда нет ни события преступления, ни состава. Таких от 20 до 50 процентов.

–​ Как вы себе представляли русскую тюрьму до посадки?

– Вот что вам скажу… Когда был маленьким, я мечтал сесть в тюрьму. Мне представлялось: камера, свет из окошка, стол, книги, авторучка или перо, ты можешь читать, писать, и тебе никто не будет мешать, харчи государственные и т. д.

​– Откуда такая романтическая картинка?

– Может, Монте-Кристо начитался или еще что-нибудь. Я по натуре интроверт, человек замкнутый, вне толпы, и всегда любил книги. И у меня было такое представление о тюрьме где-то там, в западных книгах, совсем сопливый был, пятый или шестой класс. Но, конечно, тюрьма оказалась совсем не такой. Речь не о материальных условиях содержания, а это те оскорбления, та немотивированная, не продиктованная конкретным поведением осужденного ненависть со стороны сотрудников.

​– Можно сказать, что вы в тюрьму вошли одним человеком, а вышли другим?

– Тюрьма оставляет свой след. Ты начинаешь чувствовать, как бы не прилипло к тебе криминально-зэковское положение, начинается немножко другая речь, уже контролируешь себя. Ты все-таки не сторонник каких-то организованных преступных групп… Там не Академия наук и ты не с академиками общаешься. После выхода из тюрьмы, особенно сегодня, надо интегрироваться в общество, требуется какое-то время, надо вжиться в эту ситуацию на свободе.

– Правильно ли я понял, что вы будете искать справедливости в связи с переломом позвоночника?

– Сейчас я буду лечиться, мы работаем в дальнейшем, у меня адвокаты, защитники. Обо мне заботятся. Я их называю очень серьезными людьми, в том числе в Европейском суде, – это Карина Москаленко. Я это дело оставлять не намерен. И нынешнюю свободу мне надо использовать в этом плане.

–​ Что сейчас вам «светит»?

– Против меня возбуждено уголовное дело по двум эпизодам. Первая статья 297 – «Неуважение к суду». Трактуется, что я неуважительно отнесся к представителю прокуратуры – помощнику прокурора в судебном заседании. И вторая – «Дезорганизация работы исправительного учреждения» – 321-я статья. Она уже повторно, по ней я уже пару месяцев получал, когда был в Котласе. Это все связано с отбытием наказания в ИК-21 в Плесецком районе, в поселке Икса.

– Когда это произошло – неуважение к суду?

– 12 сентября 2018 года. Меня возмутило то, что администрация выставляет против меня иск об установлении административного надзора. Ты на свободе никуда носа не показываешь, сиди, получается, дома. Практически домашний арест. Конкретно запрещается, например, посещение массовых акций. Если я работаю как блогер, фрилансер или как специальный корреспондент газеты «За права человека», мне не позволяют осуществлять мою профессиональную деятельность. И потом столько там грязи, столько навалено всяких различных выговоров и так далее. Делается крайне отрицательная характеристика. Ты назначен в преступники, и тебе штампуют выговор, ШИЗО, ПКТ и так далее.

– А вторая статья?

– 321-я статья – «Дезорганизация работы исправительного учреждения». То есть как раз СИЗО или колонии. Я находился в больнице как раз в связи со вторым переломом. На заседании 12 сентября, за которое мне хотят дать срок, мне снова сломали позвоночник. Мне даже на полу тяжело было лежать. Понимаете? Меня вытащили в коридор, и там, получается, снова треснули позвонки…

– За что?

– Я очень яростно выступал в суде на видеоконференции, настаивал на соблюдении хотя бы элементарных своих прав. А получается так: истец – администрация – даже представителя не послал. Я не мог его допросить как представителя истца, ну, чтобы хотя бы немножко поставить в тупик: «Ребята, вы что пишете в своих обвинениях?» Чисто процессуально: ничего лучше не разоблачает, как допрос потерпевшего. Сотрудники начинают путаться, когда фабрикуют дела против тебя. Ни доказательств, ни характеристик, ни защитника… В данном случае я хотел использовать защитника. Я заявлял о нем. Мне все это не дали. Понимаете? Я достаточно жестко выражался, но без мата. Обвинил их в том, что они, по существу, даже не только укрывают преступления сотрудников, но и содействуют, чуть ли не руководят ими. И вот меня вытащили сотрудники…

–​ Били?

– Они меня схватили в помещении ВКС (видео-конференц-связь), а собственно били уже в коридоре. То есть для меня это было опять же неожиданное нападение, но последствия были самые нехорошие.

– Били те же люди?

– Да, те же люди. Один из них уже не один раз бил меня в камере. Не убил, правда. Потому что бывает и хуже. Опрыскивал газом. Там решетчатое окошко. Там из камеры-то не сбежишь, поэтому она не выветривается. Это не на улице. Я даже не сразу понял. Слезы текут, чихаешь, все жжет. И вот он был в том числе, то есть ему понравилось издеваться.

–​ А он – это кто?

– Это капитан Тихин или Тишин, в общем, заместитель дежурного помощника начальника колонии. Он как начальник, получается, по блоку штрафного изолятора и помещений камерного типа. Я там в «одиночке» практически просидел все время, что был на ИК-21: с лета 2017 года и почти до выхода на свободу в декабре прошлого года.

– Эти люди били вас потому, что получали от этого кайф и удовольствие или это мера устрашения?

– Без сомнения, это доставляет им удовольствие. Я считаю, что это элемент какой-то болезни – то, что называется садизмом, он, видимо, присутствует в их сознании. Но считать их невменяемыми, сумасшедшими я не стану. Они отлично знают, что они делают.

– Это не маньяки из фильмов ужасов?

– Нет, конечно! Они хорошо все понимают. У них есть семьи какие-то нормальные или еще что-нибудь. Они отводят душу. Они испытывают ненависть. И очень трудно этому противостоять, потому что, я говорю, как там ни обращайся к ним «на вы», с совершенно адекватными вопросами, связанными только с исполнением их обязанностей… Ничего ведь никогда не спросишь, что не положено.

– Что вы читаете в глазах сотрудника, когда он наносит вам удары?

– Во-первых, глаза можно и не увидеть, могут ударить сзади. К стенке поставить – по печени, по почкам. Не остается через куртку следов. Отбить органы могут за милую душу в пять секунд. Вообще там понимают только силу. Если ты сумеешь добиться какого-то привлечения внимания – все-таки прокуратура сработает, тогда они понимают. Хороший язык очень мало кто понимает из сотрудников.

–​ Приходилось ли вам работать в колонии?

– Нет, я не работал. Просил меня трудоустроить, не с позиций какого-то особого перевыполнения плана, а хотя бы самому заработать, например, на сигареты. Хоть копейки, так сказать, свои, не брать у кого-то. Мне было отказано. Как пенсионер я не работал. У меня в 2014 году в «Бутырке» наступил пенсионный возраст.

– Какой статус вы занимали в колонии?

– Обычного среднего заключенного.

– Без всяких «по понятиям» должностей…

– Нет! Там был «положенец», может быть, его близкий телохранитель или «порученец». Это все-таки воры, коронованные, это бродяги, я их называю «кандидатами в члены Политбюро». Нет, конечно! Я же в воровстве не мастак все-таки.

–​ Были ли люди, которые у вас в колонии вызывали восхищение?

– Были люди, которые, действительно вызывали восхищение. Я, например, узнал историю, когда, например, муж берет на себя ответственность за убийство, совершенное женой, и сидит вместо нее. Об этом никто не знает, кроме него самого… Помните фильм «Вокзал на двоих», там, правда, было мелкое преступление.

–​ Вы это знали?

– Да, и хочу написать это в блоге или в Фейсбуке. Неожиданно человек мне рассказал подлинную историю. И она появилась из его характера и его поведения. Это правда.

–​ Он сидит до сих пор?

– Ему дали 7 или 8 лет. В принципе, ему светит УДО. Может быть, пораньше выйдет. Но срок за убийство мало не дают. Еще раз говорю: он взял на себя вину своей супруги. Убийца супруга. Ну, это состояние аффекта.

–​ Она ждёт?

– Конечно. Помогает. Она даже хотела признаться, нервы у нее не выдержали, он заставил ее замолчать.

– Человек, который у вас взывает наибольшее презрение?

– Презрение вызывают все те, кто являются штатными и нештатными доносчиками администрации. Это как на воле не вызывает уважения всякие провокаторы, типа ребят из прокремлевской группы SERB.

–​ У вас нет официального статуса политзаключенного, к примеру, по версии Amnesty International или общества «Мемориал»?

– Мне кажется, в Московской Хельсинкской группе меня считают политзаключенным.

–​ Официального документа нет?

– Видимо, я считаюсь немного хулиганом. Я и не претендую, считаю, что у нас политзэков и так достаточно. Тот же Пичугин (дело ЮКОСа. – РС). Что касается моих убеждений – я ненавижу эту власть. Если что-то могу сделать против нее, я всегда постараюсь это сделать.

Источник: Радио Свобода