Новогодние чудеса в Ярославле

В декабре Мособлсуд принял решение о рассмотрении моего уголовного дела по оскорблению представителей власти в Домодедовском городском суде. Все были уверены, что меня оставят в подмосковном СИЗО для участия в этом процессе. Вот и Илья Парамонов, возглавляющий ногинскую тюрьму, с 21 декабря окончательно запретил мне телефонные звонки из-за завершения расследования и передачи дела в суд. Уже на следующий день он вместе с начальником оперативного управления УФСИН по Московской области Вадимом Голудиным зашел ко мне в камеру с большой компанией, и опять они заверили, что в Тверь я этапирован не буду.

— Вы будете находиться в СИЗО-11 Ногинска до завершения судебного процесса! – важно произнес главный тюремный опер Подмосковья.

Внутренний голос подсказывал мне, что ФСИН и их кураторы используют возможность легальных пыток этапом, несмотря на безумные и бессмысленные траты бюджета. При доставке заключенных в лагеря ГУЛАГа после Гражданской войны умирало до 90% спецконтингента. Тогда и сейчас у арестантских поездов выгоны называют столыпинскими.

26 декабря мне вызвали скорую помощь из-за потери сознания, а 27 декабря, в день рождения моей мамы, решили отправить в Тверь. Инспектор Сергей, с яркой цыганской внешностью, вывел меня в санчасть, где я в его присутствии измерял температуру, а он, передавая градусник медсестре, вслух заявил:

— Температура повышенная – 38,3.

— Вызовите мне скорую, чтобы достоверно диагностировать, что со мной, и получить медицинскую помощь, — попросил я начальницу медсанчасти Елизавету Ладзюбу.

— Зачем вам доктора? Температура нормальная – 37! – в наглую соврала она.

— Да-да, так и было, — подыграл ей чернявый вертухай.

У меня аж дыхание перехватило… Как же надо не дорожить своей честью? В нарушение всех инструкций у меня не взяли тест на COVID-19 перед этапом. Еще можно понять россказни врио начальника СИЗО-11 Дмитрия Смирнова, за пару дней до этого «по секрету» рассказавшего мне, что отношение ко мне кардинально изменилось в худшую сторону из-за следователя СК Юрия Кобыляцкого, обещавшего за август-сентябрь завершить расследование.

— Мы расстроились, что нам подсунули столь резонансного арестанта еще на ноябрь-декабрь. УФСИН Подмосковья не помойная яма, чтобы Следственный комитет сплавлял туда свои проблемы и недоработки!

Одно дело умозаключения тюремщика, но совсем другое столь открытая клевета медработницы!

В Тверь мы ехали по 10 человек в купе, но, бывает, набивают и по 20 персон. От Ногинска путь, как всегда, занял около недели, после чего надо месяц в себя приходить. Особенно тяжело мне дается густой табачный дым в вагоне, отчего постоянно слезятся глаза, а мозг отказывается нормально функционировать. Перенос вещей из вагона в автозак происходит в наручниках на длинной стальной цепи. Со стороны ты выглядишь, как собака на поводке.

Тверской конвой, как всегда, козлил на станции Бологое, не разрешал попутчикам помочь мне с баулами. Более часа 15 вертухаев с автоматами и пистолетами, отчаянно хлопая себя по плечам от пронизывающего ледяного ветра, наблюдали, как я перетаскиваю багаж. Я бы еще пару часов повоспитывал своих мучителей, но даже в тройном термобелье я здорово замерз.

В столыпинском вагоне до Ярославля в предновогоднюю ночь рядом со мной ехали две арестантки, следующие до костромской женской зоны. Яна Траоре и Татьяна Кузнецова, сотрудницы налоговой инспекции г.Москвы, сидели в одной камере СИЗО с цензоршой «Матросской тишины». В иной месяц 2019 года эта молодая особа блокировала мне по 45 писем. Я довольно жестко ругался с ней, но цензорша описывала мое сопротивление режиму только лучшими эпитетами. Посадили ее еще при моем нахождении в «Матросской тишине» за продажу телефонов. У Яны и Татьяны остались дома маленькие и грудные дети на попечении мужей и родителей.

Как всегда, весь вагон сыпал сомнительными комплиментами девушками, а те благоразумно старались отмалчиваться. Зато наша неспешная беседа длилась весь вечер до самого Ярославля.

Следует отметить, что в арестантской среде меня знает все больше людей. Зачастую мне уже и просить никого не надо о помощи в погрузке багажа. Помимо узнаваемости добавляется и уважение. В ярославской тюрьме «Коровники» интернациональная группа заключенных с автозака помогла дружно занести вещи. Дагестанцы, азербайджанцы, узбеки, таджики, русские, украинцы задали мне сотни вопросов и рассказали о своих приключениях. Столь мощная моральная поддержка помогла перенести все нечеловеческие нагрузки при этапе.

Глубокой ночью 31 декабря меня завели в ужаснейшую камеру карантинного отделения. Унитаз был покрыт черной коростой и протекал со всех сторон, полы прогнили. С ходу я насчитал не менее пяти крысиных нор. Плесень на стенах, потолке, одна 30-ваттная лампочка без абажура на 20-метровую комнату, разбросанные остатки еды, источающие адский запах. Бомжи на помойках живут лучше.

Как только ушел конвой, мне тут же начали стучать со всех сторон:

— Ты порядочный арестант?

— Что вы хотите? – спросил я.

— Нам надо передать малявы (записки) друзьям. Просто до тебя там сидели «обиженные».

До самого утра я носился от одной стены до другой, чтобы передать по цепочке корреспонденцию.

— Смотрящий просит узнать, кто ты по жизни, — заявил сосед.

Я пустился в длинные объяснения о своем статусе политзаключенного, что меня и так по телевизору часто показывают, охранялся спецназом внутри тюрьмы и на суде.

— Ты маньяк что ли? – изрядно разозлив меня, спросил туповатый рецидивист.

«Наверное, я и правда политический маньяк», — подумал я про себя.

В камере другой стороны арестанты сразу поняли, о ком идет речь. Правда, после печального опыта я сразу им вручил карманные календарей с рекламой моей книги «Непокорный арестант», где напечатаны мои фото с известными людьми.

В «кабулы» (стены между камерами) пролезали сигареты, колбаса и все необходимое для жизни. Карманные календарики – удачное изобретение для замены визитной карточки в тюрьме. Во-первых, идет продвижение моей книги. Во-вторых, многие не видят твоего лица, а слышат только голос, поэтому визуализация образа важна. В-третьих, Новый год подразумевает и новый календарь. В-четвертых, низкая цена разрешенного по закону предмета. В-пятых, нигде так и не считают уходящие дни, как в неволе.

На следующий день в соседнюю камеру заехало еще двое рецидивистов, имеющих по 3-5 судимостей.

— Что у вас за сосед? – поинтересовался я.

— Не обращайте внимание, мы его давно знаем, он дурачок.

Предложили мне огурцы и помидоры для новогоднего салатика, но я отказался. В ногинском СИЗО я лишь раз заикнулся, что администрация не пускает магазин и передачи, что даже чай заварить нечем, так Александр Мавриди и черкес с ингушом буквально завалили меня качественными продуктами. За все время жизни в неволе я впервые вижу такую заботу. Раньше, правда, у жены хватало средств на передачи, а сейчас и детям приходится отказывать во многом. Ряд благородных людей не дает умереть с голоду, но с каждым днем семье все тяжелее.

Мамы политзаключенных ранее все стремились заказать мне продуктов из ФСИН-магазина, но я отказывался. Теперь сдался под натиском Светланы из Хакасии, оплатившей мне к Новому году всевозможные вкусности. Эта милая девушка из небольшого поселка два года пишет мне без остановки, как, впрочем, и другие «засекреченные» личности. Сегодня переписка с политзаключенными небезопасна, не говоря о финансовой помощи.

Удалось пообщаться с моим бывшим соседом – Дмитрием Гражданкиным, который наказал в суде ярославскую тюрьму за человеческие условия содержания заключенных. Запустили новую котельную, но мне все равно приходилось спать в пуховике. Однако самое страшное – не грязь и холод, а бегающие по камере крысы. Даже если по мне будут стрелять, я меньше испугаюсь, чем от вида этих серых тварей. На проверке я отказался заходить в камеру, и офицер ФСИН Сергей Жданов со своими подчиненными отвел меня в санчасть.

— У Шестуна галлюцинации: ему мерещатся крысы, — заявил тюремщик в форме разных комплектов и пузырящимися на коленках штанах.

— У вас фобия крыс? – рассеянно спросила начальница медчасти в элегантной форме подполковника, словно к подобному все должны были давно привыкнуть.

— Да! У меня панические атаки! К тому же болит горло, насморк и кашель.

Но дождался только своих таблеток из багажа.

За 6 дней я единственный раз подышал свежим воздухом при переходе из одного корпуса в другой, еще и попав под солнечные лучи. Обратил внимание, что помимо запуска новой котельной, еще и довольно мощно осветили тюремную территорию, а в октябре я перемещался практически на ощупь.

Вот уж не думал, что от холода и грязи можно так устать за несколько дней! Феноменальная слабость от болезни навеяла мрачные мысли о смерти как о спасении от бесконечных мук.

Как часто бывает в авангардных романах, именно в минуты отчаяния приходит помощь откуда и не ждал. Проклиная все на свете, 31 декабря я сидел посреди зловонной камеры за железным ржавым столом, строча жалобы и отвлекаясь на гуляющих крыс, как вдруг входная дверь со скрипом открылась и ввалились около 10 сотрудников ФСИН с Уполномоченным по правам человека в Ярославской области Сергеем Бабуркиным. Правозащитник в красивой и стильной одежде диссонировал с убогой обстановкой.

— Мы одни будем разговаривать или при сотрудниках? – спросил Сергей Бабуркин.

— Да можно при них, — ответил я, но все же попросил их удалиться.

Остался только молоденький сотрудник в камуфляже.

— Простите, а почему вы не ушли?

— Я – начальник СИЗО Котогаров, — смущаясь, объяснил майор ФСИН.

Мы обсудили все хозяйственные и организационные вопросы работы учреждения, а в конце я попросил переместить меня в обжитую камеру к людям и отвести на телефонный звонок семье, положенный мне по закону. Александр Котогаров обещал мне немедленно выполнить просьбы, и напоследок я спросил Сергея Александровича место работы до должности Уполномоченного.

— Почему Вы это спрашиваете, Александр Вячеславович?

— Уж больно солидно Вы выглядите! Дресс-код и уровень интеллекта на высоте.

— Я был заведующим кафедры политологии в Ярославском университете…

Он исчезли за дверью, словно мираж, но через 20 минут я услышал: «С вещами на выход».

Меня отвели в пустую камеру с евроремонтом, где наливные полы, кухонный гарнитур, современный унитаз в туалете с керамической плиткой. Не успел я разложить сумки, как меня позвали на телефонные звонки.

Я еле плелся по хорошо освещенным дворикам, но, достигнув таксофона, не смог дозвониться до Юли, которая, видимо, спала перед началом праздника. Домой съехались все дети, и многодетная мама старалась, несмотря ни на что, устроит чудесную Новогоднюю ночь. Совершенно случайно у меня нашлась тюремная карта ZonaTelekom, купленная еще в «Лефортово» три года назад с 200 рублями на балансе. Казалось, чудеса прекратились, и конвой потребовал возвращаться. Как утопающий, хватающийся за соломинку, я попросил сводить меня на склад личных вещей, чтобы потянуть время в надежде, что Юля проснется.

Войдя в длинный зал начала 19 века, я увидел множество табличек «Шестун – Брянск» с указателем, как в игре «Казаки-разбойники». Смешно… Столь большое внимание к моей персоне, опять было упавшее до нуля. Я копался в баулах максимально долго, а конвойный бесконечно нудил, требуя возврата. Проходя мимо таксофона, я еще трижды набрал Юле, но она не подняла трубку.

— Еще один последний разок?! – взмолился я.

Десять гудков прошло, и я медленно подносил трубку к аппарату, как вдруг мне послышался родной заспанный голос. Неужели такое возможно? Так ведь только в сказках бывает! Не верилось в такую удачу…

— С Новым годом, любимая!..

— Я сейчас разбужу детей, — словно с небес, произнесла Юля.

Я не помню, какими словами я поздравлял детей, слезы счастья непрерывным потоком лились из глаз. Назад я буквально летел на крыльях счастья. Сразу исчезла усталость и болезни. Мне хотелось подпрыгивать при ходьбе, как Буратино, добывшему золотой ключик. Ветерок сдувал с крыши выпавший снег, и он сверкал, как бриллиант, под лучами светодиодных светильников. До Нового года оставалось 2 часа. Впервые в неволе под бой курантов я широко улыбался и верил в светлое будущее.

Александр Шестун, экс-глава Серпуховского района