«Замкнутый круг Карелии»: родственники заключенных рассказали о сегежской колонии № 7
Многие из заключенных заявляли о пытках в колонии № 7 в Карелии еще до того, как об этом написал активист Ильдар Дадин, но тогда их никто не слышал. Сейчас на жалобщиков заводят уголовные дела, и, несмотря на это, их родственники продолжают рассказывать свои истории — они верят, что огласка поможет защитить их родных хотя бы от насилия.
Родственники чеченских заключенных оказались самыми активными: они объединялись, писали жалобы, провели пресс-конференцию в Сахаровском центре. Рассказываем истории трех семей, которые решили не молчать, но и сами теперь боятся.
В конце апреля шесть журналистов, участников блог-экспедиции «Зона», приехали в Петрозаводск, чтобы найти и рассказать истории людей, которые связаны с местами лишения свободы. Журналист Алина Пинчук познакомилась с родственниками чеченских заключенных и узнала, с какими проблемами они столкнулись, когда их близкие оказались в колонии.
Лариса
Лариса Гелисханова живет не просто далеко от места заключения сына — она живет в другой стране, в Казахстане. Ее родственники — на Кавказе, а сын теперь в Карелии. Лариса — бизнес-вумен, как она сама говорит о себе — «не робкого десятка». Ее сыновья учатся в МГУ. Старший, Зелимхан, попал в колонию в 2012 году. На тот момент ему было 23 года и он получал высшее образование в Москве. Что именно с ним случилось, Лариса предпочитает не говорить, но осужден он был на восемь лет и сразу отправился в ИК-7 в Сегеже.
Прежде Лариса всегда считала, что если человек сидит в колонии, значит, так ему и надо, и все, что с ним там происходит, — это правильно. Так было до тех пор, пока ее родной сын не столкнулся с системой ФСИН.
— Меня никогда не интересовали заключенные, — говорит Лариса. — Но разве я могла знать, что у нас в колониях пытки? Мы все, кто никогда не сталкивался с этим лично, уверены, что там просто строгие правила. А узнать правду у нас просто нет возможности.
Ларисе повезло больше, чем остальным родственникам заключенных: заработок от бизнеса позволяет ей нанимать адвокатов, присылать сыну деньги и даже приезжать на свидания. В среднем одно посещение сегежского адвоката стоит 3 тыс. руб., а адвокаты из Санкт-Петербурга берут около 20 тыс. В местных адвокатах Лариса быстро разочаровалась, поэтому минимум два раза в месяц она платит питерским, чтобы они проверили, в каком состоянии сейчас ее сын.
Весь первый год Лариса не знала, что происходит с Зелимханом в колонии: местные адвокаты его посещали и говорили матери, что все хорошо. О том, что его били и почти все время продержали в штрафном изоляторе, она узнала только тогда, когда Зелимхана перевели в тюрьму в Челябинской области. Только там он смог свободно об этом говорить. Он рассказал матери об избиениях и унижениях, о том, что попадал в изолятор даже за то, что не ел свинину и заканчивал уборку раньше положенного срока.
В тюрьму Зелимхана отправили на три года как злостного нарушителя. По словам Ларисы, это случилось из-за того, что он чуть не устроил в колонии массовый бунт против пыток и даже подговорил «активистов», которые сотрудничают с начальством колонии.
— В тюрьме ему было намного лучше, несмотря на то, что условия, по идее, там должны быть более жесткие. Мусульманам разрешали и Коран, и коврики, и молиться было можно. Там не пытали. В карельских колониях дошло до того, что тюрьма стала для заключенных местом спасения. Для них перевестись туда — это радость. После первого года в сегежской колонии Зелимхан дважды попадал в психиатрическую клинику, у него начались эпилептические припадки.
Через три года Зелимхана вернули в ИК-7, и все началось снова. Гелисхановы жаловались на пытки в колонии еще до того, как об этом заговорил Ильдар Дадин, а за ним российская и зарубежная пресса. Зелимхан выявлял в колонии людей, которые готовы рассказывать об избиениях, а Лариса направляла к ним адвокатов, чтобы собрать как можно больше показаний о пытках. Но чем дальше, тем меньше становилось людей, которые были готовы говорить.
— Многие даже не понимают, насколько это дико. Сейчас это так легко произносится — «ноги на растяжку». Но за этими словами скрывается разрыв сухожилий, после которого люди не могут элементарно в туалет сходить. Это крики и стоны. Сын рассказывал мне, как били одного парня: у него уже были переломаны ребра, а его все равно били по переломам. Там стоял такой крик, что сын просто не выдержал и начал биться головой об стену.
Несмотря на то, что Лариса вполне может приехать в Карелию и встретиться с сыном, за все шесть лет у них не было ни одного длительного свидания. А последнее краткосрочное случилось в апреле прошлого года.
— Сына постоянно держат в ШИЗО или ЕПКТ [единые помещения камерного типа]. Он оттуда не выходит, поэтому получить свидание я не могу. Но даже когда можно было, его перед свиданием целенаправленно закрывали в ШИЗО, и мне приходилось приезжать дважды. Так происходит не только с ним. Если ты начинаешь жаловаться или предъявлять претензии, свиданий тебе больше не дадут.
Так случилось и с женой другого заключенного, Анзора Мамаева. Чтобы приехать из Чечни, она заняла денег у знакомых, в том числе и у Ларисы. Начальника колонии предупредили, что она едет на свидание. Мужа она так и не увидела: ей пришлось уехать назад, потому что именно в это время его закрыли в ШИЗО.
Первое время родственники заключенных тесно общались и поддерживали друг друга, вместе общались со СМИ, писали жалобы. С тех пор, как на особо возмущающихся завели уголовные дела, страх у родственников стал сильнее. Даже Лариса, которая вначале активно говорила о ситуации в ИК-7, признается, что теперь ей тоже страшно.
Сейчас у Ларисы есть только один план — добиться встречи с сыном через руководство УФСИН в Москве. Она уверена, что начальник колонии Коссиев свидания ей не даст, потому что она слишком много общалась с прессой и слишком много жаловалась.
— Когда Зелимхан вернется, мы вместе поедем на лечение. У него истощение, порваны связки, случаются эпилептические припадки. Мое здоровье после этого тоже очень испортилось: меня свалило еще тогда, когда я узнала об избиениях. Поэтому я в письмах пишу ему: «Буду ждать тебя, а потом мы вместе поедем лечиться».
Хаджимурат
В этот день на приеме передач в ИК-7 не много посетителей. Небольшая холодная комната, радио само для себя играет какие-то поп-мелодии, а на стене висят фотографии «из жизни в колонии».
В этой комнатке сидит Хаджимурат Габзаев и ждет решения: позволят ли ему встретиться с братом, которого он не видел уже около года. Хаджимурат приехал в ИК-7 из Чечни, чтобы снова попытаться получить краткосрочное свидание с братом Хазбулатом. История Хазбулата известна в России: он, как и Ильдар Дадин, рассказал о пытках и унижениях в колонии, после чего на него пытались завести уголовное дело за заведомо ложный донос, но в итоге завели дело за нападение на охранников.
Хаджимурат уже отправлял заявление в колонию с просьбой позволить ему присутствовать на суде брата, но в управлении колонии ему ответили, что заявление рассматривается в течение 30 дней. А суд будет на днях.
— Давайте присядем, — говорит Хаджимурат. — Они сейчас долго будут решать. Но все равно откажут. Он сейчас находится в ПКТ [помещение камерного типа], но увидеться с ним все равно не разрешают. Говорят, из-за того, что у него недавно было свидание с матерью, но это было в СИЗО, а не здесь.
Хазбулат был арестован в 2015 году на границе с Азербайджаном при попытке уехать на войну в Сирию. Его осудили на три года, а в мае 2016-го перевели в Сегежу. Еще в чеченском СИЗО у него начались проблемы со здоровьем, поэтому его положили в Республиканскую клиническую больницу. Лечащий врач сказал Хаджимурату, что его брата отправили лечиться в Нальчик. Но оказалось, что в «семерку» в Сегеже. Об этом Хаджимурат случайно узнал от охранника, когда пришел забирать вещи брата.
— Здесь проблемы у брата начались тогда, когда он отказался есть свинину. Из-за этого его поместили в ШИЗО. Тут пытаются найти в человеке самое уязвимое место и давить на него. В сентябре они выяснили, что брат очень религиозен, значит, можно давить на него через веру.
По словам Хаджимурата, их семья узнала о том, что происходит с Хазбулатом, только в конце ноября из показаний, которые он дал сотрудникам Совета по правам человека. А адвокат из Сегежи, которую они нанимали, ничего им об этом не рассказывала.
— Первый раз я приехал сюда 1 ноября, а последний раз его тогда избивали за пять дней до моего приезда. 2 ноября я пожаловался Татьяне Москальковой, но записи с камер наблюдения были уже стерты. Мы советовали Хазбулату не идти на конфликт и дотерпеть до конца срока, не поддаваться на провокации. Но здесь пользуются тем, что он глубоко верующий человек. Он не сможет стерпеть, если Коран положить на грязную половую тряпку, которая возле унитаза. Это случилось как раз тогда, когда нужно было доказать, что брат напал на сотрудников колонии. На записи он просто делает какой-то жест, но нет никакого нападения. У этой ситуации нет ни начала, ни конца. Просто кусочек.
В большинстве случаев Хазбулата отправляли в ШИЗО именно из-за религиозных убеждений. Вот результаты проверки:
— во время, когда «производится выдача осужденным письменных принадлежностей, совершал религиозный обряд — молился»;
— «после отбоя осужденный, находясь в камере, совершал религиозный обряд (молился)».
А также молился: во время сдачи постельных принадлежностей и получения уборочного инвентаря, во время, отведенное для написания корреспонденции, во время для прослушивания радиопередач, во время, предназначенное для уборки камеры.
Хочешь — не хочешь: пиши корреспонденцию, слушай радиопередачи, а не молись.
Во время адвокатского опроса в декабре прошлого года Хазбулат рассказал адвокату, что чувства мусульман оскорбляются в колонии систематически: «Охранники оскверняли священную книгу Коран. Они мокрые тряпки клали сверху Корана, положили Коран в лужу от супа, которая осталась на столе после приема пищи. Клали Коран на грязный пол в коридоре. Повреждали переплет и грубо его перелистывали». Тем временем в Екатеринбурге осудили блогера, который ловил в церкви покемонов.
— Как-то даже Путин в одном своем интервью подчеркнул, что для особо строптивых есть у нас колонии в Карелии, — продолжил Хаджимурат. — Сейчас очень много людей, как и мой брат, по 208-й статье [«Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем»] отправляются в подобные места, потому что у них небольшой срок и нужно успеть сломать человека.
Сейчас Хазбулат борется за свое право давать показания в суде на чеченском языке, в чем ему отказывают. Он хоть и хорошо говорит по-русски, но, по словам брата, некоторые термины может объяснить только на чеченском. К тому же Хазбулат много времени провел в одиночке, где не мог ни с кем полноценно разговаривать. В последних адвокатских опросах он начал жаловаться на косноязычие, которое появилось из-за отсутствия общения.
Хаджимурат борется за то, чтобы увидеть своего брата хотя бы во время суда. На первый суд его не пустили: несмотря на то, что формально суд открытый, фактически он проходил на территории закрытой колонии. В день суда за пятьсот метров от колонии появились постовые, которые не пропустили Хаджимурата. Другие машины и автобусы проезжали мимо поста без проблем.
Свидание братьям тоже не дали. Сотрудница на пункте передач вернула Хаджимурату паспорт: «Вам не положено свидание, у него уже недавно было. Если что-то не устраивает, идите в отдел безопасности».
Камета
— Карелия — это какой-то замкнутый круг. Она как будто больше к России не относится и живет по своим законам.
Мужа Каметы Сайдуллаевой Анзора Мамаева перевели в местную колонию в апреле прошлого года. Анзора посадили на 12 лет за покушение на незаконный сбыт наркотиков, а Камета осталась с двумя дочерьми. Когда-то Камета работала в салоне красоты, но из-за аллергии ей пришлось уволиться. Сейчас она подрабатывает поваром, но не может долго стоять на ногах. Для Каметы поездки в Сегежу, передачи мужу — серьезная проблема. На это просто нет денег.
Перевод в сегежскую ИК-7 стал для Анзора особой мерой наказания за его активность в челябинской колонии. Когда там убили заключенного, он рассказал об этом правозащитникам и помог раскрыть преступление. А потом пропал. Жена не могла найти его два месяца. Только через официальный запрос ей удалось выяснить, что вывезли его «в целях его же безопасности». Куда именно, Камете так и не ответили.
Однажды Камете позвонили с незнакомого номера. Женский голос на другом конце сказал, что Анзора сейчас этапируют вместе с братом этой незнакомки. Через сестру другого заключенного Анзор попросил Камету срочно связаться с правозащитником, потому что его «везут на ломку в Сегежу». Даже когда его все-таки привезли в ИК-7, Камета не получила оттуда никаких вестей.
— Чтобы не попасть в Сегежу, он устраивал голодовку, перерезал себе вены. Но даже с перерезанными венами его довезли до места, просто перемотав руки полотенцами, — говорит Камета.
Спустя два месяца, которые Анзор пробыл в ШИЗО в сегежской колонии, у Каметы снова зазвонил телефон. Родной голос в трубке попросил срочно приехать и привезти к нему на свидание дочь.
— Я не знаю, увижу вас еще раз или нет. Приезжайте как можно скорее, — попросил Анзор.
На тот момент Камета не работала, денег у нее не было. А Анзор звонил каждую неделю и просил приехать. С горем пополам они собрали деньги на билеты и приехали в Карелию в конце лета, но именно в этот момент Анзора поместили в ШИЗО. Пришлось возвращаться.
Когда им все же удалось встретиться, Камета с трудом узнала мужа. Рассказывая о его состоянии, она очень часто использует слово «никакой». Иногда она пытается описать увиденное другими словами, но непременно возвращается к определению «никакой».
— Он с трудом садился, с трудом вставал из-за «растяжек», которые там делают. Он теперь выглядит как старик, хотя ему всего 53. Этот человек много сидел и видел много колоний. Но он говорит, что нигде не встречал таких издевательств, как там. Нигде не было так, чтобы били утром и вечером, утром и вечером. Как по распорядку, — рассказывает Камета. — Да что вообще за человек этот Коссиев [Сергей Коссиев, начальник сегежской колонии № 7]? У него что, семьи нет, детей нет? Неужели у него была такая жестокая мать, что так холодно его воспитала? Как он не понимает, что каждый человек — это чей-то ребенок? Эти люди и так ведь наказаны: они оторваны от семей, от детей, их увозят в такую даль от дома. А их теперь еще и бьют как собак.
Тогда еще никто не представлял, что скоро об ИК-7 заговорит чуть ли не вся страна, поэтому Анзор попрощался с семьей в полной уверенности, что больше они не увидятся. После этой встречи Камета еще долго не могла успокоить 16-летнюю дочь, всю обратную дорогу девушка плакала. Только через несколько месяцев она рассказала матери, что тоже по-своему пыталась спасти отца: она написала письмо президенту Чечни Рамзану Кадырову и описала все то, что она увидела в Карелии и услышала от Анзора. Ответа она не получила.
После возвращения из Карелии Камета начала писать жалобы и просьбы перевести мужа в колонию поближе. В Чечне у Анзора живет пожилая мать, ей уже за 80, и приехать на свидание с сыном так далеко она не сможет.
— Я попросила помощи у Татьяны Москальковой [уполномоченный по правам человека при президенте России], и она обещала помочь перевести его ближе к нам. Тогда мы смогли бы свозить к нему мать, которой, кажется, уже немного осталось. Но ничего не вышло. Наверное, я уже надоела Москальковой. Сколько я ей ни звоню, ее секретарь всегда говорит, что ее нет.
Когда у Каметы появилась надежда, что Анзора переведут в колонию поближе, она рассказала об этом его матери. Его действительно перевели в другую колонию, но еще дальше на север Карелии, в Надвоицы.
— Его мать звонит мне почти каждый день и спрашивает, привезли уже или нет. Она говорит, что отложила денег с двух пенсий, чтобы вкусно ему наготовить. Она ведь не знает, что с ним стряслось. А если узнает, то точно не переживет.
Блог-экспедиция «Зона» — часть мультимедийного проекта «Силамедиа» продюсера Оксаны Силантьевой. Журналисты и блогеры из разных точек России приезжают в какой-либо город, чтобы изучить социальную проблему и опубликовать свои исследования.
Исправительная колония № 7 в Сегеже (Республика Карелия) известна тем, что в ней отбывал наказание экс-глава ЮКОСа Михаил Ходорковский, а затем гражданский активист Ильдар Дадин.
Дадин — первый в России осужденный по уголовной статье за «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования».
1 ноября 2016 года было опубликовано письмо Ильдара Дадина, в котором он рассказал о пытках в ИК-7. После этого письма проблема пыток в колониях получила широкую огласку несмотря на то, что подобные жалобы от заключенных появлялись и прежде.
3 ноября колонию, где содержится Дадин, после заявления о пытках посетили члены Совета при президенте по правам человека (СПЧ) и омбудсмен Татьяна Москалькова. Заключенные, опрошенные членами СПЧ, подтвердили информацию о пытках в ИК-7.
4 ноября на портале Gulagu.net было опубликовано заявление с просьбой провести проверку по факту пыток других заключенных — Анзора Мамаева и Хазбулата Габзаева.
30 января 2017 года против Хазбулата Габзаева было возбуждено уголовное дело по части 2 статьи 321 Уголовного кодекса России («Дезорганизация деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества») за нападение на сотрудника колонии.
Алина Пинчук, иллюстрации Кристины Меркушевой, «7×7»
